ОЧЕРЕДЬ КАК СОЦИАЛЬНОЕ НАСЛЕДИЕ И ЭЛЕМЕНТ ОБРАЗА ЖИЗНИ
Текст 2003 г. – Опубликован в: Вестник Московского университета. Сер. 18. Социология и политология. 2005. № 1. С. 96-112
В. Г. Николаев ОЧЕРЕДЬ КАК СОЦИАЛЬНОЕ НАСЛЕДИЕ И ЭЛЕМЕНТ ОБРАЗА ЖИЗНИ
Каждое общество в ту или иную эпоху предельно ярко выражает себя в каких-то явлениях. Они становятся его символами, без которых представить это общество трудно или даже невозможно. Так, трудно представить Британскую империю без морского флота, старый Китай — без конфуцианских экзаменов, Австро-Венгрию конца XIX века — без офицерского корпуса и оперетты, а нацистскую Германию — без концлагеря. Одним из наиболее ярких символов советского общества была очередь. Подобные символы — не просто «штрихи к портрету». В них отражаются «болевые точки» соответствующего общества и дает о себе знать его «основной нерв». Очередь — одна из главных «болевых точек» советского общества, в которой, как в магическом кристалле, отразилась самая его суть. Избавление от очередей за самым необходимым, ставшее одним из немногих бесспорных достижений постсоветской России, может легко сойти за избавление от «советскости» в худших его проявлениях. В самом деле, нам уже не приходится тратить треть или половину своего нерабочего времени на то, чтобы купить хлеба, молока или батон вареной колбасы, не приходится вести многочасовой бой с ближними за приобретение килограмма сахара, нет нужды бегать от одного магазина к другому в робкой надежде, что там окажется в продаже что-нибудь хорошее и полезное. Мы уже привыкли к тому, что этого делать не нужно, и рассуждения о советских очередях могут казаться сегодня лишь досужим ворошением прошлого. Зачем о них вспоминать? Затем, что они весьма прочно осели в наших душах, продолжая исподволь руководить нашим поведением и определять наши представления о человеческом мире. В глубине души мы, жившие в советское время, в какой-то мере так и остались советскими покупателями. Это наше внутреннее тавро. Посмотрим, почему это так.
Что такое очередь вообще и чем советская очередь от нее отличается?
Очередь является элементом системы распределения ценимых благ в любом обществе. Любая экономическая система может быть представлена как разветвленная система цепочек, по которым природные материалы, подвергаясь по пути обработке и превращаясь в потребительские блага, доставляются в виде таких благ конечному потребителю, удовлетворяющему с их помощью свои потребности. Поскольку потребитель отделен от природного сырья такими более или менее длинными цепочками, он становится зависим от этих цепочек и отдельных их звеньев, хочет он того или нет. Поэтому блага, в которых он нуждается для удовлетворения своих потребностей, включают не только осязаемые предметы потребления («товары» и «услуги»), но и все неосязаемые услуги и операции, в том числе символические, которыми обрастают предметы потребления по мере движения из природы к потребителю. Конечные отрезки указанных цепочек, на которых осуществляется переход произведенных благ и услуг, материальных и символических, из системы их производства в руки их конечного потребителя, образуют в совокупности систему распределения. Сам процесс перехода благ и услуг в руки потребителя оказывается определенным способом организован, и частью этой организации является очередь. Наличие очереди определяется такими факторами, как возникновение в одной «точке распределения» сразу нескольких притязаний на приобретение блага или услуги и скорость перехода блага или услуги в этой «точке» в руки потребителя. Итак, если в одном месте появляются сразу несколько претендентов на приобретение товара или услуги и скорость обслуживания такова, что обслуживание каждого откладывает во времени обслуживание всех остальных, образуется очередь. Это короткое пояснение, грубое и приблизительное, должно всего лишь показать происхождение очереди и возможность ее образования везде, где есть люди, потребности которых не удовлетворяются таким прямым и примитивным способом, как непосредственное присвоение («пришел—увидел—потребил»). В простейшем и, в некотором смысле, идеальном своем варианте очередь организуется как линия, имеющая иерархический характер. Первое место в этой линии (и, соответственно, высшее место в иерархии) занимает человек, в данное время обслуживаемый; последнее место в линии (и низшее место в иерархии) — человек, который из всех участников очереди будет обслужен последним. По мере обслуживания каждый участник поднимается в этой иерархии все выше и выше, пока не займет в ней высшую позицию, и на этом его участие в очереди заканчивается. Место каждого участника в иерархии определяется временем его присоединения к процессу: в идеальном случае действует принцип равенства, выраженный в правиле «первым пришел — первым получил». Следовательно, очередь совмещает равенство и неравенство и воплощает в себе определенную справедливость. Она самоорганизуется и в этом смысле демократична. Важный момент, который нельзя упустить из виду, состоит в том, что очередь сама по себе создает дополнительное благо, включающееся в систему распределения. Это благо — высокое иерархическое место в очереди, способное удовлетворять такие человеческие потребности, как сбережение сил и избавление от усталости, экономия времени для более приятных дел и т. п. Советская очередь во многом отличалась от этого идеального варианта. Чтобы определить это отличие, возьмем в качестве образца очередь в магазин. Прежде всего, образцовая советская очередь не была линией. Основным фактором, нарушавшим ее линейный характер, был «дефицит» (недостаточное производство предметов потребления, в том числе «первой необходимости»). Субъективным эквивалентом этого объективного фактора было отсутствие у покупателя уверенности в том, что ему, когда подойдет его очередь, достанется то, ради приобретения чего он в нее встал. Следствием этого стало придание преувеличенной значимости самому месту в очереди, и гипертрофированное сосредоточение на этом аспекте покупательского процесса нашло выражение в применении целого арсенала всевозможных стратегий поведения, позволяющих улучшить собственные шансы в обход правила «первым пришел — первым получил» и не дать сделать то же другим. Для достижения этого использовались самые разные ресурсы: физическая сила (примитивный силовой захват первых позиций в очереди и физическое противодействие этому), хитрость (незаметный захват места в очереди под благовидным предлогом или как бы по оплошности, и организованный отпор попыткам «шибко хитрых» и «деловых» таким образом «втесаться»), легитимные, полулегитимные и фальсифицированные привилегии (подкрепленные документами и внешним видом статусы ветерана, пенсионера, просто старого человека, больного, беременной женщины, матери с младенцем) и т. д. Популярным поводом для борьбы за изменение своего места в очереди были обеденные перерывы, после которых массированное вторжение в магазин приводило порой к полному перераспределению иерархических позиций между участниками. В условиях такой жесткой конкуренции советская очередь имела уже не форму линии, а форму одного или нескольких толпообразных потоков, упирающихся своими передними оконечностями в прилавок. Те, кто пытался соблюдать золотое правило «первым пришел — первым получил», оказывались чаще в задних рядах, чем в передовых. Соблюдать это правило было невыгодно. Представления о равенстве и справедливости, неразрывно связанные с таким образованием, как очередь, в советской очереди специфическим образом искривлялись. Равенство и справедливость особенно ценились человеком тогда, когда не противоречили его цели сделать необходимую покупку; в случае, если покупку сделать не удавалось, они приобретали в его сознании очертания более или менее вопиющих неравенства и несправедливости: «Почему им досталось, а мне — нет?» Поскольку человеку трудно быть ежедневным стоиком, когда речь идет об обеспечении самым необходимым, указанные принципы приобретали в его сознании эгоцентрически смещенный смысл, суть которого можно коротко выразить так: «равенство и справедливость, выгодные для меня». Советские люди в массовом порядке входили в очереди с этой установкой. Еще одно фундаментальное отличие советской очереди от идеального ее варианта было связано с крайней медленностью обслуживания, которая вкупе со стандартно большим количеством участников обеспечивала очень высокую продолжительность участия человека в разного рода очередях, причем рутинно и ежедневно. В силу этого очередь была для советского человека не тем, чем она является для сегодняшнего россиянина, зашедшего на рынок купить овощи. Она была не проходным эпизодом в повседневных делах, а одним из главных повседневных дел, стоящим в одном ряду с такими делами, как работа и сон. Она была существенной и неотъемлемой частью рутинного советского образа жизни. Это усугублялось еще и тем, что часто необходимые вещи и продукты в магазинах нужно было не просто покупать, но еще и подлавливать. За ними нужно было охотиться. Большие затраты времени и сил и «приключенческий» дух самой банальной покупки существенно повышали символическую ценность всего, что так дорого доставалось. Людям, которых это напрямую не затронуло, нелегко понять, как можно произносить с придыханием слова «импорт», «маде ин», «колбаса», «югославские туфли» и «апельсины». Высокая символическая ценность почти всего объясняет некоторые элементы советского образа жизни, такие, как хвастовство недавно сделанными покупками и постоянные взаимные визиты с ломящимися от яств столами — этот своеобразный «русский потлач», демонстративное потребление не очень богатых людей. Помимо прочего, высокая символическая ценность простейших вещей и продуктов была дополнительным фактором эмоционального вовлечения людей в очереди. Советские люди не просто участвовали в очередях; они в них жили.
Очередь как место регулярных коллективных сборищ
В разных обществах бывают разные места, в которых регулярным и рутинным образом сосредоточиваются «сгустки» социальной жизни, места, где люди регулярно встречаются с другими людьми и взаимодействуют с ними. Таких мест в каждом отдельном обществе может быть больше или меньше, но некоторые из них имеют особое значение, собирая не отдельные группы, а все население или сквозной его срез, и в этих местах формируется характерный для данного общества «дух» совместной жизни его членов. В средневековой Европе такими местами были мельница (для крестьян) и кабак (для горожан), во многих деревенских обществах, например, в старых индийских деревнях, — общинный колодец. В Америке XIX века подобную функцию выполняли салуны. В старом Китае, особенно в южных городах, такими местами были «чайные домики». Во многих обществах местами регулярного общения были рынки и базары, в каких-то обществах — местные церкви и храмы. В Южной Африке у бечуана местами регулярного общения были «котла», располагавшиеся в центре круга хижин, а у манганджа — общественные площадки «боало», находившиеся на околице деревни; в традиционных обществах австралийских аборигенов — помещения, где женщины занимались домашними делами и сплетничали обо всем, что происходило в местной социальной жизни. Таким же местом, регулярно собиравшим большие количества людей и вовлекавшим их во взаимодействие друг с другом, была советская очередь. Многое в жизни советских (или бывших советских) людей можно понять, если принять во внимание, что из себя представляла очередь и как люди себя в ней вели. Ведь опыт пребывания в подобных местах оказывает на человека мощное социализирующее воздействие и играет важную роль в формировании (а также постоянной проверке) его представлений о том, в каком обществе он живет и что собой представляют другие люди, его соотечественники. Итак, что такое образцовая советская очередь? Это плотное скопление людей, каждый из которых вливался в это скопление, преследуя личную цель (сделать покупку), и самим своим присоединением к очереди уменьшал шансы достичь точно такой же цели всем, кто присоединялся к ней позже. Поскольку цель, приводившая человека в очередь, была связана с такими значимыми для него вещами, как жизнеобеспечение его самого и его семьи, а результативность его пребывания в очереди напрямую затрагивала самое близкое и дорогое для него — благосостояние его «желудка» и благосостояние его семьи, — участие в советских очередях было очень эмоциональным. Общая атмосфера, в которую попадал советский покупатель, была атмосферой общей нервозности и тревоги: «Хватит или не хватит, а если хватит, то чего и сколько?» Этот эмоциональный накал побуждал участников сбиваться плотнее, так что тело каждого участника нередко ощутимо соприкасалось с телами других участников спереди, сзади, справа и слева. Такой плотный физический контакт сводил на нет личностные территории участников, которые они вообще-то склонны охранять и нарушение которых при обычных обстоятельствах расценивается ими как оскорбление или как угроза; таким образом, пребывание в очереди было регулярно сопряжено с серьезным ущемлением человеческой личности. Вместе с тем это «уплотнение» очереди было одним из средств, эффективно препятствовавших физическому проникновению в нее всевозможного рода «хитрых» и «деловых». Человеку, совершившему покупку, было трудно выбраться наружу, но личная закалка и прочность советских сумок (очень не похожих на сегодняшние полиэтиленовые пакеты) позволяли ему выйти целым самому и вынести неповрежденными свои трофеи. Выход из очереди, завершающий штрих в ущемлении человеческого достоинства, соединялся у покупателя с чувством счастья и облегчения от того, что нужные блага все-таки были добыты. Плотность очереди, несмотря на конкуренцию между ее участниками, способствовала в некоторой степени ее сплоченности. Участие в очереди давало людям немало поводов для объединения, причем эмоционально нагруженного. Во-первых, такой повод давали регулярные попытки «хитрых» и «деловых» занять в очереди не принадлежащие им лучшие места. Коллективный отпор был более эффективным, чем разрозненные возражения отдельных участников. Во-вторых, регулярным поводом для сплочения было предчувствие или узнавание того, что запас продаваемого товара подходит к концу. Солидарное требование ограничить «отпуск» товара в одни руки («не больше 100 грамм в одни руки!») часто было эффективным способом ограничения запросов впереди стоящих участников. В-третьих, поскольку стоять в очереди приходилось долго, люди так или иначе разговаривали друг с другом. Очередь была местом регулярного общения, формирующего коллективные представления и общественное мнение. В значительной мере именно в очередях вскипели те чувства и умонастроения, на волне которых произошло крушение советского строя. В разных типах населенных пунктов очереди обладали разными чертами. Если в сельских очередях сходились хорошо знавшие друг друга люди и само их знакомство было препятствием для проявления слишком бессовестных форм достижения своих целей за счет попрания законных прав ближних, то городские очереди (и особенно очереди в крупных городах) были анонимными средами, в которых сталкивались чужие друг другу люди, и это обстоятельство позволяло их участникам вести себя по отношению к другим как к чужакам, жертвуя ради достижения цели приличиями и моральными принципами. Советские очереди были социальными средами, в которых обтачивались и кристаллизовывались те модели конкурентного поведения, которые после крушения СССР определяли специфику дикого российского «капитализма». Нельзя забывать, что эти модели не были для людей чем-то внешним: это были привычные, естественные, само собой разумеющиеся способы повседневного поведения по отношению к своим соотечественникам как «людям вообще». Других способов жить в конкурентной среде у нас просто-напросто не было, и в этом смысле современный российский капитализм как образ жизни — продукт отечественного, а вовсе не импортного производства, как кому-то иногда кажется.
Отношения между участниками очередей
При всей своей кажущейся простоте, очередь была на самом деле весьма сложным образованием, в котором воспроизводились и закреплялись основные контуры социальной структуры советского общества. В ней проводились вполне конкретные границы между разными группами и категориями людей — границы, в соотнесении с которыми формировались устойчивые позитивные и негативные чувства. Рассмотреть эти границы и чувства тем более интересно, что в некоторой степени они сохраняются до сих пор. Прежде всего, советскую очередь неверно было бы рассматривать просто как скопление эгоистических индивидов. Элементами очереди были не только индивиды, но и группы как целостные единицы. Самый простой и понятный пример — семья, элементарная или расширенная. Советские люди часто стояли в очередях семьями. Это давало ряд преимуществ, прежде всего возможность купить столько товара, сколько было нужно, несмотря на ограничение «отпуска в одни руки»; кроме того, при семейном участии было легче занять не одно, а сразу несколько мест в очереди, и воспользоваться каждым занятым местом для коллективной закупки. Также семейное участие повышало маневренность семьи в ситуациях, когда за разными товарами нужно было стоять одновременно в нескольких очередях; следить за продвижением своего места в разных очередях в одиночку было гораздо труднее, тем более что иногда к временно покинутому месту в очереди было трудно или невозможно пробраться из-за ее плотности, да и просто человека на это место могли уже не пустить под предлогом, что «его там не стояло». Нельзя сказать, чтобы участники очереди относились к семейным подрядам других нейтрально. Их эмоциональные реакции на то, что на одном «месте» в очереди вместо одного человека вдруг оказывалось четверо, десять или семнадцать, варьировали от приглушенного ропота до остервенения и даже порой рукоприкладства. Вместе с тем все понимали, что семья — это святое, и семейные подряды использовались в советском покупательском поведении широко и весьма эффективно. Так или иначе, в советских очередях проводилась и поддерживалась граница между семьей как группой и всеми остальными. В силу конкуренции между семьей и «остальными» формировался определенный набор типичных чувств: солидарные чувства внутри семьи; солидарные чувства «остальных», направленные против семьи как конкурентной силы; негативные эмоции семьи в отношении «остальных», пытающихся ее расколоть. Советская очередь укрепляла семью как автономную сплоченную единицу, действующую во враждебном ей мире. Разграничению мира семьи и внешнего для нее мира сопутствовало разграничение двух типов поведения: поведения по отношению к «своим» и поведения по отношению к «чужим». Специфической особенностью последнего было невнимательное отношение к моральным ограничениям. Судя по проводимым в последние годы опросам, семья остается для россиян высшей ценностью и главной жизненной опорой. Она составляет ядро того узкого мира, внутри которого россияне друг другу по-настоящему доверяют. Сегодняшнее российское общество, с некоторыми оговорками, можно представить как сумму многочисленных маленьких семейных островов, каждый из которых купается в море недоверия. Каждый человек ищет и находит опору на своем острове. Помимо семейных единиц, в советских очередях участвовали и другие групповые единицы, очень похожие на них и базирующиеся на различного рода близких отношениях. В качестве групп в очереди могли участвовать друзья, приятели, соседи, сослуживцы, знакомые и т. п. Бывали и смешанные группы, состоящие из индивидов, связанных разными типами близких отношений. Эти группы отделялись от остальных участников очереди границами, аналогичными той, которая отделяла от последних семью. Комплекс чувств и солидарностей в этом случае также аналогичен тому, который имел место в случае семьи. Иначе говоря, для каждого человека в очередях проводилась действенная, наполненная полнокровными эмоциями граница между миром людей, с которыми он был связан близкими личными отношениями, и миром незнакомых людей. Если первый мир служил человеку жизненной опорой и ресурсом удовлетворения его потребностей, то второй был миром врагов и конкурентов. Эта конфигурация чувств и солидарностей в целом сохраняется и сегодня: личные отношения так или иначе остаются значимыми для достижения самых разных целей, таких, как устройство племянника в хороший вуз, нахождение хорошей работы, получение экономических преимуществ над согражданами и т. д. и т. п. Еще один групповой участник очереди, похожий на перечисленные, но несколько отличающийся от них, — сплоченная группировка перекупщиков, объединенных меркантильными интересами. В качестве примера можно взять «билетные мафии», державшие под контролем театральные кассы, и «книжные мафии», перекупавшие дефицитные книги и продававшие их потом в несколько раз дороже на Кузнецком мосту. Эти группировки стали ранними прототипами первых постсоветских «коммерческих» предприятий. С начала 90-х годов такой способ предпринимательства, как перекупка товаров и «посредничество», был очень модным среди начинающих российских «капиталистов». Особое место в социальном мире советских очередей занимали разного рода привилегированные группы и категории, имевшие законное или моральное право претендовать на обслуживание вне очереди. Это ветераны и участники Великой Отечественной войны, пенсионеры, больные, беременные женщины, молодые матери с младенцами. Там, где эти группы не были сегрегированы от остальных претендентов на удовлетворение потребностей (как, например, в специализированных магазинах для ветеранов), привилегированные и простые покупатели часто входили в столкновение друг с другом. В условиях дефицита самых необходимых потребительских благ границы между «простыми» людьми и перечисленными социальными категориями приобретали особую резкость. Советская очередь была средой, в которой вырастали такие гадкие чувства, как ненависть к людям, защитившим страну от фашистских захватчиков, презрение к пожилым людям, неприязнь к беременным женщинам и молодым матерям. Эти чувства живы до сих пор. Презрительное отношение к материнству находит выражение в сумме ежемесячного пособия на ребенка: 70 рублей. Неприязнь к старикам проявляется в тех издевательствах, которым их подвергают в органах социального обеспечения, а также в таких житейских ситуациях, когда мальчик лет семи, забегая в троллейбус, успевает в силу большей сноровки обогнать восьмидесятилетнюю старушку и занять место раньше нее. Еще одна примечательная граница, которая регулярно воспроизводилась в советских очередях, — граница между «москвичами» и «иногородними». Эта пресловутая граница настолько известна и понятна, что мы на ней подробно останавливаться не будем. Гораздо интереснее более общий тип границы между «местными» и «чужими», который поддерживался талонами и карточками. Эта граница устанавливала привилегии «местных» на покупку товаров на «своей территории» и лишала их возможности купить многие необходимые вещи на «чужих территориях». Иначе говоря, в сфере покупательского поведения (как и во многих других сферах) структура советского общества была близка по типу к феодальной. Капиталистический рынок разрушает феодальные структуры, он их просто не терпит, и сегодняшний российский рынок, как бы много ни было к нему нареканий, все же позволяет гражданину, решившемуся на путешествие по родной стране, купить сливочного масла, сахара и мыла в любом месте, где он остановится, тогда как в былые времена это могло стать для него неразрешимой проблемой. Между тем феодальные структуры, нашедшие частное проявление в советских очередях, во многих сферах жизни сохраняются и, более того, имеют своих ревностных защитников.
Отношения между покупателем и продавцом
Становясь в очередь, советские покупатели вступали в определенные отношения не только друг с другом, но и с теми, кто их обслуживал. Прилавок был ясно обозначенной границей между покупательской массой и продавцами, и эта граница разделяла две указанные категории людей почти как баррикады: по одну сторону баррикад — зависимое население; по другую — продавцы, обладающие властью над ним и сознающие эту власть. «Работники советской торговли» были не просто техническими специалистами, которые взвешивали, выдавали и пробивали чеки. Высокая символическая ценность того, чем они по роду своей профессии распоряжались, давала им магическое могущество над простым народом и делала их особой «кастой». Они могли принимать значимые для покупателя решения: сколько выдавать товара в одни руки, откликнуться на просьбу покупателя дать ему кусок мяса получше или не реагировать на эту его просьбу и т. п. От них зависело, насколько быстро или скорее медленно будет двигаться очередь. Они были глашатаями судьбы: «Не стойте, всем не хватит!» Они могли управлять толпой: «Отойдите от прилавка, а то вообще обслуживать не будем!» Наличие указанной власти давало служителям прилавка негласную лицензию на грубость по отношению к клиентам, и они охотно пользовались этой лицензией. Опытный покупатель предпочитал не препираться с продавцом и даже не реагировать на его хамоватые замечания, втайне рассчитывая в обмен на «милость» с его стороны. Было бы несправедливо считать, что грубость и нервная взвинченность советского продавца проистекали только из его магической власти и владения тайной поступления и продажи благ. Не менее важным источником этих черт характера была профессиональная судьба продавца, заставлявшая его изо дня в день обслуживать большие массы крикливых, озлобленных, не уважающих друг друга людей — обслуживать их со знанием того, что то же самое будет завтра и послезавтра и во веки веков. У продавца не было никакого стимула ни работать быстрее, ни обходиться с покупателями как с личностями. В этих условиях медлительность, хамоватость и презрение к клиенту входили в привычку. Они настолько въелись в типичные личности советских продавцов, что в начале 90-х годов многие предприниматели, открывая собственные магазины и набирая для них персонал, выдвигали единственное требование к претендентам, негативное: отсутствие опыта работы в торговле. Как бы то ни было, покупающий народ ежедневно видел презрительное отношение тех, кто его обслуживал, и отвечал им на это взаимностью. Торговля считалась как бы само собой делом презренным. На старшеклассниц, открыто заявлявших о желании после школы пойти работать в торговлю, смотрели косо, особенно если они были неглупыми. Торговля связывалась в массовом сознании с меркантильностью и вороватостью — качествами, которые в советское время считались безусловно предосудительными, по крайней мере официально. Кино 70-х годов создало немало образов морально слабых личностей и откровенных негодяев, чей нравственный стержень был безжалостно сломан соблазнами этой профессии. Горькие шутки Аркадия Райкина о блате, «завскладе», «товароведе» и «дефиците специфическом» находили живейший всенародный отклик, суть которого сводилась к тому, что «какие же они все там сволочи». Однако скверное отношение советского человека к торговле не было до конца чистосердечным. Конкурсы в учебные заведения, готовившие торговых работников, стабильно были очень высокими. Многим людям была отнюдь не чужда мысль перебраться с этой стороны прилавка по ту его сторону, поближе к товарам и даруемой ими магической власти над ближними. Собственно говоря, такие переходы могут рассматриваться как своего рода предательство, однако только теми, кто остается по эту сторону. Эти люди и ненавидели «торгашей». Эта ненависть частично или полностью исчезала, когда удавалось оказаться по ту сторону прилавочных баррикад. При таком переходе пропадало и сочувствие к тем, кто остался позади. Человек, для которого близкие личные связи были делом святым, вместе с собой перетаскивал по ту сторону прилавка и все свои ближние круги: родственников, друзей, хороших знакомых и т. д. Они были вправе рассчитывать на пользование открывшимися возможностями, а он был морально обязан им эти возможности предоставить. Этот аспект морального долженствования был для советских людей настолько самоочевидным, что они почти не сомневались в том, что эти возможности будут предоставлены. И если люди, имеющие свои ходы в товарные закрома, чувствовали себя вправе ими пользоваться, то люди, таких ходов не имевшие, знали, что они существуют, не нуждаясь в документальных подтверждениях этого знания. Сознание советского человека было одержимо блатом и черными ходами, прозревая их даже там, где их не было. Более того, его житейская совесть подсказывала, что человек, не извлекающий пользы из таких возможностей, — просто «дурак». Конфигурация отношений, взаимодействий и чувств, которую мы только что рассмотрели, не прошла для бывшего советского человека даром и никуда не исчезла. Скажем несколько слов о том, как и где она сохраняется. Во-первых, былая неприязнь к людям торговли существует в настоящее время в расширенной форме неприязни по отношению к тем, кто контролирует денежные потоки. (Это связано с тем, что в новых экономических условиях высокая ценность перешла с потребительских благ на деньги как обобщенное благо, дающее доступ ко всем остальным благам: за деньги все можно купить, или, по крайней мере, так считается.) Разумеется, такое неприязненное чувство свойственно не всем, а только тем, кого денежные потоки обходят стороной. И это чувство обычно исчезает, когда человека окатывает денежная волна. Такие эмоциональные превращения привязаны к границам, отделяющим нищих от не очень нищих, не очень нищих от более или менее состоятельных, более или менее состоятельных от сравнительно богатых, сравнительно богатых от очень богатых и очень богатых от баснословно богатых. Поднимаясь по этой лесенке, человек испытывает смесь неприязни и зависти к тем, кто еще остается наверху, и постепенно теряет сочувствие к тем, кто остается внизу. Во-вторых, продавцы в советское время были далеко не единственной категорией обслуживающего персонала. Практически все сферы обслуживания в советское время проводили границу между обслуживающим работником и его клиентом, и вокруг этих границ складывались значимые социальные чувства. Обслуживающий работник — будь то врач в поликлинике, сантехник из ЖЭКа, паспортистка, мелкий или крупный государственный чиновник, — поддерживал очередь к себе как зримое доказательство своей значимости, обладал властью над клиентом и пользовался этой своей властью. Как и в магазине, клиент был бесправен и беспомощен перед его магической силой, старался вести себя с ним осторожно, не обижать, рассчитывая тем самым его умилостивить и, возможно, добиться своим послушанием особого к себе отношения и каких-нибудь мелких привилегий. Советский обслуживающий работник был капризным феодальным господином в своей епархии, а советская клиентура — вассальной клиентурой. Такими они в значительной мере и остались, хотя Советского Союза уже нет. Сегодняшний простой россиянин сам является обслуживающим персоналом для бесчисленных мелких и крупных чиновников и специалистов. И чем больше он вынужден обслуживать тех, кто по роду своего положения должен обслуживать его, тем меньше позитивных чувств он к ним испытывает и тем больше радости и удовольствия доставляют ему ситуации, когда на этих людей обрушиваются неприятности и несчастья. Такие ситуации воспринимаются как справедливое возмездие. Люди не сочувствуют тем, кто ежедневно отравляет их жизнь. Описанное положение дел не абсолютно, но каждый сможет найти ему достаточно много убедительных подтверждений в собственном опыте.
Отделение народа от государства
Особого внимания заслуживает еще одна граница, рутинно и обыденно проводившаяся в советских очередях. Она отделяла народ от государства. В принципе, быть советским человеком и принадлежать к советскому народу значило, помимо всего прочего, стоять в очередях. В силу самого своего рождения и жизни на территории СССР советский человек зависел в доступе ко всем потребительским благам и услугам от существующей в пределах советской территории системы распределения. Это значило: путь к этим благам и услугам пролегал через очередь. Поскольку противостоять этому обстоятельству было невозможно и альтернатив стоянию в очередях для подавляющего большинства не было, само это стояние для советского человека обладало неотвратимостью, иначе говоря, было его судьбой. Попадая в очередь, человек находил там людей с такой же, как у него, участью. Те, кого судьба загоняла в очереди, находились в одинаковом положении, и эта одинаковость, объединявшая их, фиксировалась собирательным словом «народ». Связь «народа» с очередями была настолько тесной, что человек, едва завидев очередь, мог сказать или подумать: «Народ за чем-то стоит». И, с другой стороны, само сознание отказывалось причислять к «народу» тех, кто в силу особых жизненных условий в очередях не стоял. В очередях человек мог регулярно, рутинно, ежедневно чувствовать себя частью советского народа, объединенного общей судьбой. Эта общность судьбы отграничивала «народ», стоявший в очередях, от всего остального мира. Частью этого остального мира были не только китайцы, американцы, финны и прочие иностранцы, но и особая категория советских граждан, имевших возможность этой общей судьбы избежать. В эту категорию входили прежде всего мелкие, средние и крупные партийные и государственные чиновники, у которых была своя особая, автономная, параллельная система обеспечения, сегрегированная от системы обеспечения, предназначенной для простонародья: «спецбуфеты», «спецраспределители», свои закрытые столовые и т. д. Для обозначения этой совокупности особых людей употреблялось слово «государство». Граница между «народом» и «государством» благодаря очередям была не абстрактной, а очень даже конкретной: «простой» человек просто физически не мог оказаться в одной очереди за «выброшенными в продажу» растворимым кофе и гречкой с такими персонажами советской эпохи, как, например, первый секретарь обкома партии. Советская жизнь была устроена так, что эти категории советских граждан не сталкивались лицом-к-лицу в таких ситуациях обыденной жизни, как очереди за капустой или шампунями, битком набитый троллейбус и т. п. С одной стороны, «простой» человек получал при этом возможность тихо, но люто ненавидеть тех, кто отрывал себя таким образом от «народа», и строить в своем воображении картины сказочного богатства в «спецраспределителях». С другой стороны, мелкий или крупный небожитель советской бюрократической иерархии получал привилегию быть незнакомым с фактами жизни «простого народа» и свободу руководить, «под собою не чуя страны». Участники очередей, жестко отделяемые этими очередями от партийных и государственных небожителей, переживали свои жизненные неудобства как результат деятельности этих небожителей, то есть «государства». Тот недавно упомянутый факт, что небожителям было отказано во включении в категорию «народ», был фактом не только языковым, но и социальным. Само сознание отторгало этих людей от «народа», и на рубеже 80-х – 90-х годов эти люди были отторгнуты от «народа» уже не только в сознании и языке — отторгнуты как своего рода общественный мусор. Между тем, советское сознание игнорировало тот факт, что этим мусором были те же бывшие «простые» люди, которым на каком-то этапе их биографии повезло перешагнуть с этой стороны прилавка по ту его сторону, заняв должности, избавившие их от необходимости давиться в общих очередях со своими бывшими собратьями по незавидной судьбе. Сегрегация системы распределения для всех и системы распределения для привилегированных была одной из важнейших опор солидаризации народа против государства и солидаризации государства против народа. Во второй половине 80-х годов поляризация простых и привилегированных достигла такой степени, что для мобилизации населения против советского «государства» оказалось доста
