Текст 1999 г. – Опубликован в: Современность/POST: Альманах социокультурных исследований. № 1 / Под ред. Е. Карцева, Г. Зверевой; Гос. ун-т — Высшая школа экономики. М.: ТЕИС, 2006. С. 308-321 В. Г. Николаев ТЕКСТ КАК АВТОБИОГРАФИЯ
1. Любой текст автобиографичен. — Устная речь автобиографична. Художественная литература автобиографична. “Толкование сновидений” Фрейда автобиографично. “Веселая наука” Ницше автобиографична. “Критика чистого разума” Канта автобиографична. “Структура социального действия” Парсонса автобиографична. Моя “Очередь” автобиографична. Даже математический текст автобиографичен. 2. Гарфинкель говорит о том, что в речевом взаимодействии люди занимаются единственным делом: описывают друг другу мир. — Можно переформулировать эту идею иначе, хотя смысл ее при этом по существу не изменится: они обмениваются автобиографическими нарративами, описывают свой мир. 3. Вопрос: что такое автобиография? — Описание собственной жизни, собственного жизненного пути. (а) Такое описание никогда не бывает полным; оно всегда частичное. — Выбор элементов жизни для включения в автобиографическое описание определяется рамкой, в которую они должны быть помещены, или заданной системой интересов и релевантностей, или принятой схемой соотнесения. 4. Чем отличаются в этом плане “Толкование сновидений” Фрейда, “Веселая наука” Ницше и “Критика чистого разума” Канта? — Разными рамками, в соответствии с которыми в них вошли разные биографические материалы, по разному очищенные от ссылок на их биографичность. Из этого мы выделим следующий важный момент: Любой философский текст автобиографичен всегда, но в разной степени заметности. Откровение Ницше: философия — это автобиография. Откровение Фрейда: психология — это автобиография. Социология — тоже автобиография. После таких откровений универсальная “обезличенная” философская (психологическая, социологическая и т. д.) система невозможна — даже если иллюзия этой возможности еще сохраняется. (а) Когда нам предлагается генерализованный текст, лишенный ссылок на его биографичность, он преподносится как общезначимый и не имеющий автора. — Иногда полезно все-таки знать (понимать, помнить, учитывать), что текста без автора не бывает, что каждый текст создан (изготовлен), что перед нами всегда автобиография. (б) Биография Х, написанная Y, — это автобиография Y. (в) Любой текст, чему бы он ни был посвящен, всегда в какой-то степени говорит больше не о том, что он преподносит как им описываемое, а о том, кто это описывает. Хотя в обыденной практической жизни для нас это обычно неважно, или нам кажется, что неважно. — Математический текст говорит как минимум о том, что написавший его смыслит в математике. (г) Тезис (в) содержит неточность или даже ошибку — и его можно переписать иначе: каждый текст больше говорит о теме, присутствующей в личной биографии автора, нежели о нем самом (остальном) — и мы принимаем это в мышлении как непроблематичное само-собой-разумеющееся. 5. Чтобы понять, что такое автобиография, надо понять, что такое “биография”, в ней описываемая (“биография” в феноменологическом смысле, в каком это понятие употребляет, например, А. Шютц). Автобиографическое описание, явленное в тексте, — это описание тех или иных элементов и аспектов личного жизненного потока событий. Этот поток событий — поток индивидуального сознания автора, поток феноменов этого сознания, вереница явленностей; он феноменален. Эти феномены сознания и описываются в тексте, делая его по природе автобиографическим. (а) Только молчание универсально. Любой текст всегда партикулярен и индивидуален. 6. Если обратиться к потоку “жизни сознания” как индивидуально данному миру изменяющихся феноменов, то феноменолого-социологические исследования ясно и недвусмысленно говорят о том, что эти феномены лишь отчасти являются продуктом индивидуального изготовления; в значительной степени это интерсубъективные схемы, конструкции, категории, типизации, идеализации, классификации и т. д. Иначе говоря, феномены жизненного потока всегда даны уже в той или иной степени типизированными, социально обработанными. (а) Но все равно они всегда даны (явлены) индивидуально. Мое сознание всегда остается моим сознанием; мои мысли — моя “частная собственность” (по крайней мере в таком социальном мире, где существует сфера “частного” и “приватного”); никто не может похитить их из моей головы; они всегда сущностно мои, как и моя голова, в которой они находятся. (б) И еще: коль скоро эти феномены жизненного потока не являются в каком-то смысле исключительной собственностью индивида (Р. Парк на этот счет даже довольно физиологично говорит примерно в том смысле, что люди благодаря дарованной им способности к воображению имеют обыкновение залезать в головы, или разумы, других и зондировать их будущие реакции, прежде чем предпринимать какие-то действия), его автобиография тоже не является его исключительной собственностью. — Поскольку это на самом деле так, постольку автобиографические тексты (а других не бывает) экстернализируют упомянутые выше элементы “общего” мира. Иначе говоря, эти элементы “общего” мира всегда экстернализируются в рамках персонального (автобиографического) текста. Любой текст — партикуляризированное и индивидуализированное выражение этих неэкстернализируемых иначе универсальных элементов общего интерсубъективного мира (если он есть). 7. Пример: Когда я описываю структурирование советской очереди, я опираюсь на собственный опыт переживания его (или ее). — Если я описываю какие-то действия людей в очереди, это само по себе: (а) не значит, что я их совершал в физическом мире “работы”; (б) не значит, кроме того, что я их хотел или планировал совершить в своей фантазии или своем проектировании; (в) и даже не значит того, что мне их приходилось реально наблюдать. Но что тогда это значит? Описывая эти действия и структурирования, я описываю горизонты моего личного опыта участия-в-очередях: возможности их актуализации в окрестностях того места-в-мире, которое я занимал, становясь “участником очереди”. — В том числе и становясь “участником очереди” в воображении и воспоминании. Именно эти горизонты и описываются. Биография всегда содержит в себе не только непосредственно являющийся поток феноменов, но и те горизонты возможного, которые они с собой несут. Эти горизонты — неотъемлемая часть нашего жизненного мира. Когда описываются эти горизонты, стоит учитывать тот факт, что эти горизонты были горизонтами моего опыта, данного мне в моем месте, которое я называю “я”. — В текстовом описании они автобиографичны. 8. Автобиографичность любых текстов (и неважно, какими другими словами она может называться) — одна из излюбленных тем психологии, психиатрии и психоанализа. — Иногда этот особый подход к текстам может приводить к казусам: им в принципе возможно злоупотреблять. В чем может состоять это злоупотребление? — Психоаналитик, например, рассматривает все поле экспрессии пациента как сплошной автобиографический нарратив, как совокупность симптомов, прорицающих о внутреннем биографическом состоянии “больного”. Психоаналитик сам выделяет “автобиографические следы” в экспрессивных нарративах клиента, исходя из своего текущего (научного? врачебного? иного?) интереса, исходя из своей рамки соотнесения. Проблема в том, что автобиографичность экспрессивного (вербального и невербального) поля пациента может состоять совсем в другом, нежели в том, что аналитик находит. Можно в принципе сказать так: описание психологом Х психических синдромов и комплексов пациента Y является автобиографией Х. (а) Люди создают тексты исходя из того места, которое они “определяют” для себя в этом мире (социальном мире). Эти места в социальном мире, помещающие и приводящие людей в определенного рода обстановки, обусловливают соответствующие давления на его “мир переживаний”, на его системы интересов и релевантностей и т. д. — создают в нем “частичный” скос. (б) Описание психоаналитиком Х клиента Y есть автобиография Х, в которой присутствует характерный частичный скос, определяемый тем местом, которое называется “психоаналитик”. 9. В качестве автобиографического описания можно рассматривать все поле индивидуальной экспрессии. Письменные и устные тексты — только часть этого поля. Не сохраняющаяся в анналах улыбка или брезгливая гримаса — тоже его часть. К полю автобиографической экспрессии относятся вербализации, выражения лица, жесты, движения, перемещения и т. д. Это тривиально. 10. В той мере, в какой вся экспрессивная продукция человеком интерпретируется — самопроизвольно, допредикативно, изначально, но с помощью интерсубъективных схем, типизаций, классификаций и т. д., — она уже сама в себе содержит “самоописание”. Все, что человек делает, так или иначе изначально дано ему на его феноменальном “экране”, т. е. так или иначе входит в поток жизни его сознания. Любой последующий автобиографический текст — это, следовательно, описание “самоописания”, или описание описания. Иначе говоря: перевод самоописания в языковое поле, перенос его на уровень вербальной коммуникации. “Рамка”, задаваемая этим полем, или уровнем (следует заметить, социализированным), — делает любую автобиографию социализированной автобиографией, причем (как минимум) вдвойне социализированной. Если, конечно, рассматривать довербальные интерсубъективные конструкции как существующие наряду и наравне с вербальными. Но тогда опять встает вопрос: что такое биография и автобиография? Здесь можно вернуться к пункту 3, остановиться или пойти дальше. 11. Слово “автобиография” может фигурировать (и действительно фигурирует) — даже в этом тексте — в разных значениях, или, как говорит Бейтсон (поклонник теории логических типов Рассела), “на разных уровнях абстракции”. (а) Автобиографические (а стало быть, любые) тексты людей можно трактовать как “автобиографию” только во вполне определенном смысле. (См. выше пункты 2-3.) (б) С другой стороны, следы автобиографичности в любом тексте можно выявлять по-разному, пользуясь разными аналитическими схемами, вытекающими из разных интересов интерпретатора. (См. пункт 8.) (в) Кроме того, сама автобиографичность присутствует в любом тексте многогранно: объемность ее присутствия равновелика объемности человеческой жизни. (г) Если взять в качестве ближайшего примера читаемый вами текст, то его можно рассматривать: (1) с точки зрения заложенного в нем смысла; (2) как симптом индивидуального психического состояния автора; (3) как отражение биографической рефлексии автора над ранее написанным текстом (“Очередь”); (4) как материализованное стремление автора поиграть с некоторыми темами, отвоевать пространство для каких-то планируемых размышлений, просто экстериоризировать свои рефлексии, сотворить новую осмысленную комбинацию букв, завуалированным образом раскритиковать какие-то точки зрения коллег, звучно выразиться; (5) и еще как-нибудь. 12. Поскольку обычно мы над этими вопросами не задумываемся, всегда возможна трактовка “автобиографичности” текстов не в том смысле, в каком они действительно автобиографичны; нередко такая трактовка сопровождается к тому же трактовкой своего описания (текста) как не-”автобиографического”. (См. выше пункт 8.) Например, так называемая “патологическая” экспрессия индивида Y может быть — помимо индивидуальной, в собственном смысле слова личной продукции этого Y — автобиографическим интересом интерпретатора Х, вписанным извне в биографию Y. Эта процедура имеет в качестве одного из необходимых условий, чтобы интерпретатор принимал как само собой разумеющееся, что его точка зрения неавтобиографична — иначе говоря, что производимое им описание не связано с его собственными биографическими обстоятельствами. Благодаря этому Х производит описание не как субъект, а как объект. Претендуя на бессубъектность (неавтобиографичность) своих описаний, автор претендует быть вещью, у которой нет биографии. 12*. Еще одна любопытная ситуация, которую можно отнести к этой же категории: то, что интерпретатор Х может “вписывать” (или “вставлять”) в биографию Y как “патологию”, может быть продуктом целенаправленно выбранных этим Y конструктов вербального описания. — Язык описания, выбранный Y, может быть неконгруэнтен принятым и одобренным языкам описания жизненного опыта, из чего Х делает вывод о его неконгруэнтности самому опыту. С точки зрения Y все может при этом выглядеть с точностью до наоборот: именно принятые и одобренные языки непригодны (или, может быть, неэффективны) для описания пережитого этим Y опыта (или каких-то деталей, тонкостей и оттенков этого опыта). При этом альтернативный язык описания, оставаясь в рамках социализированных потенциальных способов выражения, всегда оказывается косвенным, непрямым, метафорическим. Новый метафорический язык описания на фоне гладких рутинных языков всегда выглядит “странно”; он всегда изначально чужой. Нет ничего легче, чем определить его как патологический. 13. То, что вы сейчас читаете, тоже автобиография: моя частичная автобиография. Это означает по крайней мере две вещи: что, во-первых, в ней описывается моя жизнь, и, во-вторых, она описывается мною самим. (а) В ней описывается часть моего биографического жизненного потока, попавшая — по ряду (моих) биографических обстоятельств — в центр моего внимания, ставшая на некотором протяжении моего биографического пути моим главным интересом. Исходя из этого интереса я вычленил (и сейчас продолжаю вычленять) из моего жизненного потока те его элементы (данные мне как “феномены”, как явленности моего сознания), которые так или иначе релевантны этому интересу. Кроме того, я обобщаю эти элементы и очищаю их от конкретных деталей, в которых они были биографически мне даны: в личном опыте “работы” (Шютц) в физическом мире, в наблюдениях, в воображении и фантазии, в чтении литературы, в рассказах других, в созерцательном опыте, и т. д. Следуя широко принятой традиции, я должен был вычистить подчистую все эти автобиографические детали, избавить текст от всякого намека на биографичность, продемонстрировать, что я вполне неодушевленная вещь, которая умеет мыслить и писать. Исходя из центрального интереса этого очерка, я сделал нарочито преувеличенную ссылку на его биографичность (хотя так и не сказал, как этот текст родился — а как он родился, вообще говоря, совершенно неважно, потому что вполне достаточно понимать его биографическое происхождение как таковое ). 14. Необходимо кое-что сказать о достаточно популярном жанре “интеллектуальной биографии”. “Интеллектуальная биография” мыслителя Y, написанная неким Х, — это тройное описание: описание биографом Х описания “биографируемым” Y собственного самопроизвольного “самоописания” отдельных аспектов его собственного жизненного потока. “Интеллектуальная биография” (как, впрочем, и просто “биография”) некоего Y — это, разумеется, автобиография того Х, который ее написал. То исходное биографическое “самоописание”, принадлежащее Y, которое описывает в своих текстах (описании) сам Y и которое претендует описать в своем тексте (описании описания) Х, дано обоим по-разному; и вследствие этого подлинная интеллектуальная биография Y и “интеллектуальная биография” Y, написанная Х, никогда не могут полностью совпадать, хотя Х или кто-то еще может убедить себя и/или других в их совпадении. Если сказать точнее, они в принципе могут совпасть, но такое совпадение будет случайным. Приведем для пояснения конкретную иллюстрацию. Когда в книге или статье мы читаем: “[в такое-то и такое-то время] на Y оказали влияние [работы] Z и/или V и/или W”, — этот тезис может быть истинным только случайно, но в любом случае сомнителен. Он проблематичен по смыслу сразу в нескольких отношениях. Во-первых, всегда есть неопределенность в используемом выражении “оказали влияние”. (а) Действительно ли такое влияние было оказано? Откуда мы можем заключить о том, что такое влияние могло быть? — Например, сам автор говорит, что на него сильно повлияла такая-то и такая-то работа или такой-то и такой-то автор. Мы принимаем эти слова за чистую монету и начинаем их воспроизводить и транслировать. Но какой смысл будет иметь для вас мое сообщение, что на меня как автора этого вот текста, лежащего перед вами, повлияли Ницше, Гуссерль, Шютц, Радклифф-Браун, Гарфинкель, Гоффман и особенно Бейтсон? Допустим, я просто прикрепил свои размышления к этим авторитетам. Или, например, обезопасил себя от обвинений в плагиате идей; а именно этой цели в значительной степени служат справочные аппараты, ссылки, анализы имеющейся литературы по теме и т. п. Или я просто могу назвать эти фамилии, чтобы в их текстах читатель мог найти некоторые фоновые идеи, которые могли бы облегчить понимание этого текста или придать объемность некоторым представленным здесь привычно смотрящимся тезисам, за которыми стоят на самом деле большие проблемы. В конце концов, этот текст вырос из простой идеи, что любой текст автобиографичен и не может быть иным; все остальное — развертка и детализация этой идеи. Я курил на балконе, сидя на пустом почтовом ящике, размышлял о возможности применения в социологическом теоретизировании собственного жизненного опыта, и вдруг мне пришла в голову эта идея; я взял бумагу и начал записывать свои размышления, пользуясь некоторыми понятиями, методами описания и фоновыми идеями, которые постепенно кристаллизовались в моей голове в ходе осмысления самой разной литературы, причем пользуясь всем этим как средством, ресурсом. Главная идея этой статьи никак не связана с названными фигурами; она родилась в моей голове, пока я сидел на ящике. Во всяком случае, биографически это было так. Бессмысленно искать в работах названных авторов источники этой идеи; в принципе, может быть, их и удастся найти, но это совпадение будет случайным. (б) Возможно, в работах Y мы не находим прямых ссылок на Z, но находим близость идей и языка Y идеям и языку Z. Зная о том, что Z был в свое время популярен, и что Y вполне мог его работы читать или точно читал, мы заключаем: Z повлиял на Y. — Далее мы вдруг находим работы N, к которым работы Y по идеям, стилю и/или языку близки. При этом вдруг оказывается, что N жил позже, чем Y. Тогда мы не можем сказать, что N повлиял на Y, но можем сказать, что Y повлиял на N или — если доподлинно известно, что N работы Y точно читать не мог, — что Y “предвосхитил” N. Вообще говоря, оказываясь в сходных “местах” и “обстановках”, Y, Z и N могут рождать сходные идеи и языки описания независимо друг от друга. (в) Как и в каком смысле “оказывается влияние”? — Оно может “оказываться” по-разному и в разных смыслах. Но одно можно сказать точно: Z может оказать влияние на Y только при условии, что его тексты станут частью жизненного потока Y, т. е. частью его биографии. (г) Очень проблематично точное датирование таких “влияний”. — Они могут быть, например, протяженными, отсроченными и т. д. (д) Какой смысл для нас имеют констатации того, что кто-то на кого-то оказал влияние? — Этими констатациями мы упорядочиваем и организуем свою биографию (или наши биографии). Если сказать еще точнее, мы выполняем необходимую работу по лаконизации и упорядочению нашей памяти, делаем историю такой, чтобы наше место в ней было определенным. Сформулируем эту мысль еще и так: то прошлое, на фоне которого и в соотнесении с которым мы живем, — сфабрикованное прошлое, но мы (по крайней мере в нашей “современной”, или “постсовременной” культуре — хотя, видимо, не только в ней) иначе жить не можем. Поскольку наше настоящее и будущее привязано к нашему прошлому, мы вынуждены упрощать свое прошлое (так как не можем “переварить” его во всей его полноте, неопределенности и хаотичности). Это экономный и практичный способ. Понимая его неизбежность, мы должны принимать во внимание, что различные рационализации прошлого и его связей являются возможными его рационализациями (возможными наряду со сколь угодно многими другими) и что даже самые сложные и изощренные рационализации остаются всего лишь рационализациями, т. е. лаконичными упрощениями. В частности, история социологии (одной из самых молодых наук) включает столько текстов и фамилий ученых, что необходимо их как-то отобрать и классифицировать по значимости. Помимо “бесспорно авторитетных” фигур, должны быть выделены фигуры второго и третьего плана, которые рекомендуется пока сохранять в памяти социологического сообщества; наборы этих фигур в разных предложениях, исходящих от разных специалистов, могут быть сколь угодно разными. Такая ситуация нормальна и неизбежна: ненормально, когда чей-то набор, чья-то классификация, чье-то распределение значимости начинают навязываться как “самоочевидные”, “давно принятые” и т. п. Нам надо понимать, что тексты и авторы попадают/ не попадают в поле нашего зрения в значительной степени случайно; что библиографии, ссылки и т. д., определяющие разную вероятность их попадания в поле нашего зрения, сфабрикованы. Самого по себе этого понимания будет вполне достаточно. 15. Продолжим далее. Когда автор производит текст (свою частичную автобиографию), он одновременно: (а) описывает часть своей биографии и (б) не описывает (умалчивает) всю остальную ее часть. А это значит, что восприятие любого текста как автобиографического /неавтобиографического (в обыденном понимании слова “автобиография”) определяется характером части (а) и соотношением частей (а) и (б). Когда личное участие автора (его причастность к написанному) в тексте не проговаривается, это и производит явленность (иллюзию) безличности текста, его небиографичности, нечеловеческого авторства и дезиндивидуализированной объективности. Примеры: математический текст; документальный фильм; “Критика чистого разума”. Порождая иллюзию безавторства, такое восприятие помогает нам легче жить, соответствует нашим обыденным критериям практичности. Однако когда мы слишком сильно начинаем верить в анонимность (безавторство) этих и иных подобных текстов — мы теряем из виду их биографическую обусловленность, их автобиографичность и, стало быть, сделанность. Практически ценное качество — не замечать сделанность достигающей нашего внимания продукции — оборачивается в той или иной степени нашей готовностью стать объектами манипулирования. Примеры: “новости”; “документальный” фильм; восприятие газетного или иного печатного текста как “правды”. Во всех этих случаях имеет место приравнивание текста к объективному факту, описания к описываемому, слова к вещи. В некоторой степени мы просто не можем не проделывать в своей обыденной жизни этой уравнивающей операции. Когда сделанность текстов осознается, жить достаточно тяжело — в мире современных крупных городов особенно. Когда она не осознается, жить легче — но простор для “формовки” мнений или, по крайней мере, основных вопросов, вокруг которых должны формироваться мнения, прямо-таки безграничен. 16. Еще одна “дурная шутка”, жертвами которой мы становимся, в частности, в области социальных и вообще гуманитарных наук, — это широко распространенная практика предпочтения “безличных” научных текстов, негласный запрет на апелляцию к своему биографическому опыту (или хотя бы на вербализацию такой апелляции). Характерный пример: определение биографических наблюдений как “научного наблюдения” (или, в частности, “включенного наблюдения”). Такое определение позволяет все-таки использовать откровенно биографический опыт, но заключает в себе косвенное отрицание его индивидуальной биографичности. Иначе говоря: чтобы текст с большей вероятностью был принят в качестве “научного” текста, требуется “очистить” его от малейших признаков “автобиографичности”. (Этого мы выше уже касались.) Интересны “общезначимые научные результаты”, личные мнения никого не интересуют. — Это общее правило несколько ослабляется допущением перенесения научной текстовой продукции в категорию “очерков”. Но при этом “очерки” далеко не все и не всегда расценивают как полноценную научную продукцию. (Читаемый вами сейчас текст, безусловно, принадлежит к категории “очерков”). Самодельная (и тщательно поддерживаемая) оптическая иллюзия объективной, небиографической безличности научных текстов создает (и поддерживает) видимость того, что мнение — это не мнение. С точки зрения ведения практической научной работы, это очень ценная и нужная для нас видимость. Однако нелишне иногда вспомнить, что это все-таки видимость. При всей практической ценности и всей жизненной значимости этой самосозданной иллюзии, она имеет те же последствия, что и приравнивание “новости” к произошедшему факту. То есть: мы делаем себя манипулируемыми. Ряд авторов переводится в разряд “икон”; их тексты обожествляются. Тем самым обеспечивается, так сказать, система “ключевых авторитетов”. В одних текстах (канонизированных) разыскиваются подтексты, тонкости, детали, ходы и т. д.; их штудируют, мусолят и комментируют. Другие тексты переводятся в разряд бесподтекстовой продукции, которую можно (следует) читать по диагонали, рассматривать как просто “продукт эпохи”, применять как источник дополнительных ссылок, употреблять как “примеры” каких-то “направлений”. В таких текстах, поскольку их принято трактовать как в большей или меньшей степени “очень грубые”, обычно не принято искать тонкости употребления языковых наименований, анализировать подтексты и терминологические дистинкции, выявлять концептуальные схемы и способы их употребления, и т. д. Иногда это действительно бессмысленно делать — по крайней мере, в рамках реально практикуемой науки. 16*. В настоящее время, когда ни в одной области знания человек физически неспособен глубоко и осмысленно проанализировать всю гору релевантной информации, а порой не хватит и всей жизни, чтобы прочесть по диагонали полный перечень библиографии по соответствующей теме, — эта привычка полезна. Она позволяет продолжать жить, мыслить, заниматься научной работой и даже создавать что-то “новое”. Но ее латентные негативные следствия — если совсем их не замечать — принимают иной раз совершенно чудовищные формы. В частности, поэтому я не даю здесь никаких ссылок: во-первых, ввиду бессмысленности и практической ненужности этого дела, и, во-вторых, потому что это ведь все-таки “очерк”. — Хотя такие ссылки можно было бы привести. О некоторых возможных ссылках я знаю сам; о некоторых я даже не подозреваю. Такие ссылки плюс очистка текста от автобиографичности могли бы перевести этот “очерк” в разряд более “респектабельной” научной продукции. У меня нет такого желания и таких претензий. Кроме того, здесь не дается никаких ответов на вопросы. Это всего лишь свободные размышления, рабочий материал для обдумывания и дальнейшего развертывания. — Поэтому нет нужны делать из всего сказанного какие-то окончательные выводы.
